Мы интересны социальным институциям своими внешними качествами, и это нормально. Так удобней не только институциям, но и нам самим. При этом наши внешние качества, как правило, измеряются в цифрах. В какое-то учреждение мы должны сообщить свой рост, вес и размер каски. В другое — размер годового дохода и занимаемой жилплощади. В третье — возраст и трудовой стаж.
И все бы ничего, но мы апеллируем к ценностям внешнего порядка даже тогда, когда это неуместно. Например, когда поэт сообщает, сколько он уже написал стихотворений, а писатель — сколько страниц в его рукописи.
В самом деле, что меньше всего значимо в стихах какого-либо автора, так это их количество. Между тем в социальных сетях достаточно примеров, когда писатели, сообщая, что написали роман, заодно сообщают сразу и количество знаков с пробелами в своем тексте.
И я бы посмеялся над такими романистами, если бы в аналогичной ситуации сам не поступил так же. Как-то меня попросили составить о себе пару предложений, и я не нашел ничего лучшего, как написать: «Автор более семидесяти философских эссе». Совершенно бессмысленное суммирование. Ведь философский текст — это, если воспользоваться устойчивым словосочетанием, штучный товар.
Выходит, мало обличить тех, кто путает кислое с пресным, то бишь — абсолютное с относительным. Эта путаница происходит не случайным, а закономерным образом. И не поддаться ей действительно трудно.
Дело в том, что для трансляции и ретрансляции наиболее приспособлена именно внешняя фактура. В свою очередь, касательно внутреннего есть всего две возможности. Либо превратить его в нечто подобное внешнему, либо оставить при себе.
Возьмем какой-нибудь интеллектуальный журнал (интеллектуальный в данном случае — такой, где затрагиваются отнюдь не утилитарные вопросы). Предваряя кратким вступлением публикацию того или иного известного автора, редакция непременно напомнит все его регалии и заслуги, то есть внешний статус. И читающийся между строк посыл будет следующим: «Если вы не хотите прослыть отсталым, несведущим человеком, то должны быть в курсе последних размышлений персоны, столь значимой среди тонких ценителей».
Разумеется, поддавшись дремавшему, но любезно разбуженному редакционным вступлением страху отстать от жизни, читатель воспримет предлагаемый ему текст применительно к его — читателя — нуждам, опасениям и желаниям. То есть прочитает его по диагонали, игнорируя в нем то, что значимо само по себе.
Если же издание печатает нового или малоизвестного автора, то обязательно предварит публикацию ремаркой вроде: «Предлагаем вашему вниманию текст начинающего, но многообещающего сочинителя». Иными словами, станет апеллировать к будущим регалиям автора, а заодно к потребности всякого образованного человека смотреть вперед, проявлять прозорливость. И быть готовым сказать про того, кто внезапно стал популярным: «А я его давно приметил», — произведя таким образом благоприятное впечатление на окружающих своим провидческим даром.
Однако коль скоро мне как читателю предложено заинтересоваться текстом нового автора из утилитарных соображений, он и прочитан будет соответствующим образом. Я заранее отнесусь к содержащимся в нем идеям как к прикладным, не самодовлеющим. В таком случае я, скорей всего, упущу в тексте главное.
Разумеется, кто-то пишет именно для того, чтобы позабавить аудиторию. Или принести ей какую-то другую пользу. Тогда — всё в порядке. Но в том-то и дело, что в интеллектуальных изданиях будто бы поднимаются темы, важные сами по себе. Это же не книга кулинарных рецептов. Скажем, философский текст предполагает читательское отстранение от личных забот и интересов, дабы свершилось нечто автономное, самоценное например акт мысли, понимания, если не что-то большее. Однако редакционные предисловия к таким текстам настраивают, увы, на банальное потребление.
Впрочем, если вступление не будет носить зазывающего характера, оно, так сказать, само себя аннулирует. Непременная цель всякого вступления — привлечь к сочинению внимание, побудить его прочитать. И здесь обнаруживается взаимосвязь между воспроизведением цифр, а также других внешних данных и намерением заинтересовать.
Оказывается, не предусмотрено никакой возможности привлечь чье-либо внимание к тому, что значимо само по себе, а не в силу каких-либо сторонних моментов. Оказывается, мотивация связана с апелляцией к сугубо внешним достоинствам (чего бы то ни было), и другого не дано. Не зря моралисты, призывающие творить добро потому-то и потому-то, очень слабы с точки зрения личного примера: им неведомо добро, взятое в своей нефункциональности, но только оно и является собственно добром. В общем, если нет внешней причины что-то делать, то, соответственно, нет и возможности мотивировать на эти действия.
На обложке книги сообщают о тиражах, какими она уже вышла, например, в других странах, подавая количество как знак качества. Для продукции среднего уровня такой подход, пожалуй, сгодится. Количество здесь действительно говорит о качестве. Однако в случае с подлинным произведением искусства цифры не значат ничего. И тем не менее именно они задействуются для того, чтобы сообщить что-то о произведении искусства тем, кто еще с ним не ознакомился.
Если от текстов перейти к живописи, то в презентации картин уже традиционно фигурирует их стоимость. В итоге зритель не столько созерцает, сколько старается выискать в картине то, что сделало ее такой дорогой. К сожалению, данный подход к продвижению произведений искусства нельзя объяснить чьим-то невежеством. Ведь даже если самому умному из нас предложить придумать способ, благодаря которому люди обратят внимание на живопись неразвлекательного характера, он в своем месседже тоже скатится к чему-то вроде денежного эквивалента картины. Как вариант, расскажет об интересной судьбе этого полотна, в свое время украденного, но потом найденного, или, скажем, сообщит о довольно двусмысленных отношениях между художником и моделью, изображенной на рисунке.
Яркой иллюстрацией странной подмены внутреннего внешним (сущностного — посторонним) является традиция подведения итогов года в социальных сетях. Перечисляя события чисто внешнего порядка, довольно образованные люди, даже можно сказать интеллектуалы, подают дело так, будто сообщается нечто сущностное. При этом берут числом, приводя разнообразные цифры: количество прочитанных докладов, проведенных конференций, опубликованных статей и т. д. А ведь что мерится цифрами, то есть суммируется? Как правило, нечто однотипное, повторяющееся, укладывающееся в ряд — заурядное.
Еще раз подчеркну, что все это говорится отнюдь не в осуждение. Наоборот, интеллектуалов и всех остальных можно понять. Ведь что легче подводится в качестве итогов, то мы и подводим. Что подводимо, то и подводится.
Итоги подводятся из числа того, чему важно быть предъявленным вовне и получить отклик со стороны. Неудивительно, что первой в итоговые списки просится всякая шелуха. Это как с заданием рассказать, «как я провел этим летом», которое дается школьникам. Дети, чувствуя, чего от них ждут, перечислят в своем рассказе все, что угодно, только не то, что их действительно потрясло, изменило, остановило, вырвало из рутины.
Что легче всего оценить со стороны? То, что более всего на эту «сторону» ориентировано. Разного рода внешние проявления. Неслучайно внешние проявления так легко сканируются, измеряются и исчисляются — именно они и предназначены для измерения и исчисления.
Есть еще один нюанс. Сообщения о «достижениях» внутреннего порядка таковы, что им не верится. Допустим, я сообщу, что за этот год я стал скромнее. Но ведь это довольно нескромно — выставлять свою скромность напоказ. Ну хорошо, не скромнее, а мудрее. Однако не в том ли мудрость, чтобы не говорить лишнего? Еще вариант: стал добрее. Но, насколько подсказывает жизненный опыт, чем человек становится добрее, лучше, свободнее — тем меньше это заметно для него самого (тем меньше он обращает на это внимание, потому что вообще меньше обращает внимания на самого себя).
Философски говоря, перемены внутреннего порядка — это в известном смысле замена одного «я» на другое. И для нового «я», появившегося вместе с такой переменой, новое является естественной средой, не требующей акцента на себе. Я становлюсь добрее ровно в той степени, в какой для меня естественно быть более добрым. Получается, что я стал добрее, но для меня это не событие, не факт, который можно запротоколировать и в таком виде поделиться с другими.
Основой осмысленности всякой самопрезентации является то, что мы презентуем свои внешние характеристики и качества. Собственно, внешнему миру от нас только это и нужно. Сообщи мы ему что-либо из своей внутренней жизни, он бы не знал, что с этим делать. Возник бы когнитивный диссонанс.
К тому же события или опыты самодовлеющего порядка не встают в ряд, не нанизываются на общую нить, не складываются в фактуру. Неприложимы к ним и внешние измерительные или оценочные шкалы. А внутренних измерительных или оценочных линеек не бывает. Даже помещенные внутрь они останутся внешними.
Всё, что мы делаем не ради сторонних целей или эффектов, необъективируемо и потому не захватывается средствами познания. Сказанное относится и к тому, что есть само по себе. Именно оно вкупе с тем, что мы делаем без расчета на дивиденды, составляет нашу внутреннюю жизнь. И вполне закономерно, что о проживаемом не напоказ трудно — до невозможности — что-либо сообщить. Да и намерения такого не возникает: внимая чему-то ради него самого либо предпринимая что-то не ради сторонней цели, мы, соответственно, не «закладываем» и присутствия аудитории, которой нужно быть в курсе происходящего с нами. Аудитория — это и есть та самая сторона, с которой видно в нас лишь то, что являет себя наружу.
Потому-то, как было отмечено выше, единственная возможность передачи внутреннего — это его перелицовка на манер внешнего. Только это будет оцифровка неоцифровываемого. Соответственно, она будет оцифровкой чего-то другого, чем неоцифровываемое было подменено. В результате там, где цифры не имеют никакого значения, мы начинаем ими сыпать, стараясь не замечать абсурдности ситуации.
