1
Извелся человек от своих страхов и, придя к умудренному старцу, признался: «Меня очень страшит перспектива влачить бедное существование. Постоянно переживаю, что дела мои могут пойти плохо и я окажусь в объятиях нищеты».
Старец задумался, но вскоре лицо его посветлело. Он нашел нужные слова, и их глубокий смысл приятно взволновал его: «А ты, наоборот, не бойся. Если не боишься бедности, как поймает она тебя в свои сети? Если нищета не уязвляет тебя в сердце твоем, она над тобой не властна».
Человек почувствовал облегчение. На душе потеплело: «Ура! От нищеты и бедности есть спасение! Я просто не буду их бояться, и они меня минуют!»
Однако попытка не бояться бедности в расчете на то, что она таким образом тебя обойдет, не удалась. Если бесстрашие продиктовано страхом, то это ненадолго: страху быстро надоест находиться на задворках, и он снова выступит вперед. Поэтому вскоре к мудрецу постучался все тот же посетитель. С той же жалобой.
Почтенный и многоопытный старец снова задумался. Первоначальная интуиция уже не казалась ему столь блестящей. Новое соображение было таким: «Чтобы не бояться нищеты, нужно не считать ее проблемой. Ты свободен от страха бедности лишь в том случае, если такая жизненная коллизия, как бедность, для тебя несущественна. Другими словами, если бедности для тебя нет. Нет прежде всего не где-то вовне, а в твоем внутреннем мире — как чего-то, что тебя определяет. И, кстати, даже если ты окажешься в нищете, но при этом нищеты как явления не будет в твоем сознании, ты в ней не задержишься. А если и задержишься, так только сугубо внешним, непринципиальным образом. И это не будет тебя тревожить.
В общем, — подвел он итог вслух, — тебе нужно понять, что бедность — это вообще не проблема. Да и не существует ее, этой твоей бедности. Бедность — это условность, выдумка, на которой вообще не нужно зацикливаться».
Посетитель благодарно поклонился и готов был уже выйти. Но остановился: «Простите ради Бога, но чтобы закрепить в моей голове понимание, поясните, пожалуйста, свой тезис о том, что бедности не существует, еще раз». Рассудительный старец на секунду почувствовал гнев, но, быстро с ним справившись, удовлетворил просьбу пришедшего. Тем более что он любил это дело — порассуждать. Однако мало того, что пояснения, судя по всему, не действовали на посетителя, — сам мудрец под конец своих рассуждений уже сомневался том, что нет никакой бедности.
(На всякий случай: философский отказ считать бедность проблемой и невнимание к проблеме бедности как социального феномена со стороны, скажем, властей — совершенно разные вещи.)
В общем, так и не удалось мудрому старцу помочь несчастному. Но дело даже не в том, что тот так и не смог убедиться: бедность — не проблема. Убедиться в этом нельзя. Свободный от страха бедности — это вовсе не тот, кто знает или понимает, что бедность — не проблема. Да, бедность не проблема, но чтобы соответствовать тому, что это — так, не нужно этого знать или понимать.
Если бедность не представляет собой проблемы совершенно, то ее нет, она — ничто. Разжимаешь ладони, где должна была скрываться бедность (концепт бедности), а там — пусто, ничего нет. Нет никакой бедности, чтобы знать, что она — не проблема или что ее — нет. В свою очередь, в знании (мысли) о том, что она не представляет собой проблемы, бедность имеется. А раз имеется, то непременно и представляет собой проблему. И будет представлять, какие доказательства ее непроблемности ни приведи.
Про то, чего не существует и не может существовать, не нужно знать, что оно над тобой не властно. Если человек настолько сосредоточен на другом, что теоретическая или реальная перспектива личной бедности не находит в нем никакого отклика, то информация об отсутствии такой проблемы, как бедность, его только смутит или позабавит. В свою очередь, во внутреннем мире носителя такой информации проблема бедности, наоборот, будет тем, на чем он сосредоточен.
Знание про то, чего нет (и не должно быть), что его не существует, представляет собой псевдознание. Соответственно, понимание, что бедность — это несущественный и даже несуществующий аспект бытия, ни в коей мере не может стать избавлением от страха перед бедностью. Потому что это не понимание, а его рефлексивная имитация.
Для того, кто не страшится бедности, такой проблемы, как бедность, нет настолько, что он даже не знает о том, что нет такой проблемы. В этом-то и проявляется ее, этой проблемы, отсутствие. Он не знает об этой проблеме ничего — в этом и выражается его над ней победа. Допустим, вы сделали открытие: бедность — не проблема. И записали это в дневник. Однако ежели вам однажды будет ниспослано перестать бояться бедности, вы, перелистывая свои заметки, первым подивитесь нелепости собственного открытия: «Бедность не проблема? О чем, черт побери, речь?» И выбросите дневник, испещренный подобного рода «прозрениями».
Вопреки подсказкам рефлексии, неверно говорить, будто тот, для кого бедность — проблема, пребывает в неведении относительно того, что она — в действительности — не проблема. Не существует такой фактуры, такой истины, что бедность — не проблема. Ведь она не проблема именно в том смысле, что никакой такой бедности и нет. Поэтому дело не в том, чтобы он заменил свое неведение на знание, но в том, чтобы он сам был заменен — на кого-то другого, а лучше всего — вообще на никого, на «не кого-то» (для такового уж точно не существует ни бедности, ни богатства).
В чем проявляется небытие того, чего не просто нет, а быть не может и не должно? В небытии и его субъекта. По-настоящему нет только того, по отношению к чему никого нет тоже. В том числе поэтому нельзя понять, что бедности — не существует. Тот, для кого бедность есть — есть. В свою очередь тот, для кого ее нет, — невозможен. Стало быть, задача не в том, чтобы я что-то понял про несуществующее, а в том, чтобы я тоже — не существовал. Относительно этого несуществующего. Впрочем, задача ли это? Целенаправленными действиями себя утверждают, усиливают, а не прекращают.
2
Бедности (проблемы бедности) нет для того, кого нет и в том смысле, что он не живет собой, не держится за свою отдельность. Иначе говоря, дело не в том, что человека страшит бедность, а в том, что он — эгоист. В преодолении нуждается эгоизм, а не страх нищеты. Нищета — пустое еще и в том смысле, что дело не в этом.
Проблема страха перед бедностью исчезнет, когда человек перестанет замыкаться на себе как на мнимом средоточии жизни. Что примечательно, он даже не заметит исчезновения этой проблемы, не отметит: «Ага, меня больше не пугает то, из-за чего я столько лет изводился!» Как будто этих лет и не было. Как будто они были сном, обмороком. И что там было — уже неважно. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
«Меня очень пугает перспектива оказаться в нищете. Как мне справиться с этим страхом?» Что можно на это ответить? «Тебе — никак». Впрочем, это будет довольно невежливой репликой. Поэтому лучше, наверное, промолчать или сказать что-то вроде: «Да, это, конечно, сложный вопрос». Или: «Сам над этим думаю, но пока что ничего не надумал».
«Но почему бы не ответить так: ваша проблема не в том, что вы боитесь бедности, а в том, что вы — эгоист?»
Так ответить нельзя и подавно. Дело в том, что вышеприведенные рассуждения об эгоизме и его преодолении были чистой воды спекуляцией. На самом деле, эгоизм и свобода от него не могут быть предметом анализа, источником знаний, поводом для размышлений. Вообще, знать и думать можно только внутри эгоизма. И потом, ни у кого нет права побуждать другого к преодолению эгоизма. Это чересчур радикальное событие, слишком решительный шаг. Вы сами-то его сделали? К тому же он делается по ту сторону рациональности, то есть вообще не столько делается, сколько происходит — сам собой. Или не происходит.
А еще эгоизм не преодолевается ради чего-то. Да, страх перед бедностью прекратит терзать того, кто перестанет быть эгоистом. Но это, так сказать, побочный эффект, который не стоит выводить на первый план именно в силу его побочности. Свободный от эгоизма не для того свободен от эгоизма, чтобы чего-то не бояться. Не может быть никакой внешней цели для того, чтобы прекратиться в качестве эгоиста. Свобода от эгоизма — это что-то вроде цели-в-себе. И следовательно, она выбирается, предпочитается, возникает сама собой. Без актора. Без принятия решения. Без анализа и выводов. Делающееся-не-ради-внешней-цели делаем не мы. Вообще не кто-либо.
В известном смысле зацикленность на себе уходит сама. Или сама приходит незацикленность на себе. А потому разговоры об этой трансформации очень сильно смахивают на досужие домыслы. Это связано еще и с тем, что происходящее само собой «происходит» по ту сторону происшествий, оно невместимо в формат события — даже сверхсобытия. Когда что-то само собой исчезает — исчезает ничто, то, чего и не было, то есть не происходит события исчезновения чего-либо. Когда что-то само собой появляется, то оно появляется как бывшее всегда и абсолютно естественное, занимающее собой все (часть никогда не появится сама собой), — то есть не возникает события появления равно как и события присутствия чего-либо. Разве что-то есть, когда есть наличествующее всегда, повсюду и в качестве само собой разумеющегося?
3
На этом предполагалось закончить, однако, как оказалось, в этом месте возникает хорошая возможность перекинуть мостик к несколько иной теме. И грех ею не воспользоваться.
Итак, имеется ряд схожих намерений-вопросов, а именно: как мне измениться в лучшую сторону? как побороть в себе корыстолюбие? как стать более нравственным и духовно развитым человеком? Собственно, мостик в том, что такие вопросы невозможны. Для их наличия просто нет причин.
«Как мне стать благороднее и честнее?» — может спросить только тот, кто движим к изменению какой-то внешней целью. Ведь если благородство и честность привлекли его сами по себе, то он уже — не снаружи их. В то, что заинтересовало нас само по себе, мы тотчас вовлекаемся.
«Хочу перестать быть эгоистом». Видимо, человеку сообщили о каких-то сторонних эффектах такой трансформации. Ведь если ему ведома сущностная сторона неэгоистического бытия, то, собственно говоря, процесс уже пошел, причем рефлексирующее и желающее «я» этому процессу далеко не руководитель и даже не контролер.
«Подскажите, как мне сделаться нравственнее?» Бросьте. Никто никогда не собирается стать нравственнее. Таких желаний — если, конечно, это не притворство — не бывает.
